Роза и Маргарита Ряйккенен

---

Статьи

Воспоминания

Лекции

Эссе по Л.Толстому

Связаться с нами

Дополнительные сайты

доступны на:

ENGLISH

Русском

ТОЛСТОЙ О НАУКЕ

 

Роза Ряйккенен

 

IV

 

Когда Льву Толстому было около 50, перед ним встал вопрос: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» Писатель не мог дальше жить, не найдя ответа на этот вопрос и не видя смысла своей жизни - так он пишет в «Исповеди». Поэтому он отправился искать ответ в человеческом знании, представленном различными науками.

Лев Толстой в своем подходе к науке исходит, как он делает всегда и во всем, из самой сути своего понимания всего что есть. Наука должна привести человека к истинному знанию – не к приблизительным предположениям и рассуждениям, а к точному знанию, идущему из самой глубины, от самого источника жизни.

По словам Толстого, «опытные науки», то есть точные и естественные науки, точно отвечают на свои специфические вопросы, но того вопроса, который поставил писатель, они даже не задают – это не их сфера. Все, что он узнал из этих наук для себя, это «ты - то, что ты называешь твоей жизнью, ты – временное, случайное сцепление частиц.» (Л.Толстой, «Исповедь»). Сознание – случайно возникшая функция этих частиц – какой уж тут может быть смысл жизни?

«Умозрительные науки» философского и других гуманитарных направлений занимаются подобными вопросами, но после изучения трудов современных ему философов, особенно Шопенгауэра, Толстой пришел к выводу о том, что они тоже не видят в жизни человека никакого смысла. (Возможно, в философии воли у Шопенгауэра Толстому нехватало любви и блага). Некоторые науки – юридические, политические и исторические – писатель называет «полунауками» и считает, что объективного смысла они не имеют.

Сам писатель сделал попытку пройти к истине через историческое исследование в «Войне и мире», проводя анализ исторических событий и ища первопричины этих событий. В результате он приходит к идее непрерывности и взаимосвязанности всего, что в мире случается, к идее осмысленности и неслучайности всего происходящего.

Толстой не отрицает, что «знание видимого нам проявления существования людей в истории может быть поучительно для нас; что точно также может быть поучительно для нас и изучение законов животной личности человека и других животных, и поучительно изучение тех законов, которым подчиняется само вещество.» Но областей знания бесконечное множество, и чтобы через них можно было прийти к пониманию смысла жизни человека, нужно основание - понимание самой жизни, исходя из которого, человек выбирает предметы для познания.

Толстой считал, что современная ему наука строится на ложном основании. Она исходит из того, что мы можем изучить до подробностей тот внешний вещественный мир, который мы наблюдаем, используя при этом разные инструменты, и считать, что теперь мы знаем все о жизни вообще и жизни человека в частности. На самом деле это не так, и невозможно при таком подходе ответить на вопрос о смысле жизни.

Приходится согласиться с писателем. Более того, когда мы в изучении разных естественных процессов доходим до явлений действительной жизни, тогда мы останавливаемся в изумлении и говорим: «А это тайна, и никто этого не знает.»

И действительно, мы можем препарировать гусениц и бабочек, изучать их анатомию, но по сути не знаем, как это из ползающей гусеницы не через века «случайного отбора», а в единый момент получается летающее чудо - бабочка. Мы можем изучать мозг человека, но мы не знаем, откуда у него берется сознание, способное познать себя. И не знаем еще многого, и не спешим в этом разобраться, получив в свое время дарвиновскую теорию происхождения видов, которая вроде бы как-то объясняла все и освобождала нас от дальнейших усилий. Однако на вопрос Толстого она не отвечала.

Так где же писатель обнаружил ту науку, которая бы нашла смысл в сознании и жизни человека? Толстой пишет, что на самом деле человечество никогда не жило без науки как высшей мудрости, как руководящей нити. «С тех пор как существует человечество, всегда, у всех народов являлись учители, составлявшие науку в этом тесном смысле: науку в том, что нужнее всего знать человеку. Наука эта всегда имела своим предметом знание того, в чем назначение и потому истинное благо каждого человека и всех людей. Эта-то наука и служила руководящей нитью в определении значения всех других знаний.»

Толстой имеет в виду науку Конфуция, Будды, Моисея, Сократа, Христа и других мудрецов, учивших тому, в чем назначение и благо людей. Вникая в их учения, Толстой видел, что основание у них было одно и то же. Сознание человека во всех этих учениях было и началом, и инструментом всякого познания.

«С тех пор как существуют люди, в среде их зарождались великие умы, которые в борьбе с требованиями разума и совести задавали себе вопросы о том, в чем состоит благо, назначение и благо не одного меня, а всякого человека. Чего хочет от меня и от всякого человека та сила, которая произвела и ведет меня? И что мне нужно делать, чтобы удовлетворить вложенным в меня требованиям личного и общего блага? Они спрашивали себя: я целое и частица чего-то необъятного, бесконечного. Какие мои отношения к таким же подобным мне частицам – людям и ко всему целому – к миру?

И из голоса совести, и из разума, и из соображений того, что говорили им прежде жившие и современные люди, задававшие себе те же вопросы, эти великие учители выводили свои учения, простые, ясные, понятные всем людям и всегда такие, которые могли быть исполняемы.» (Л.Толстой, «Так что же нам делать?»)

Но с некоторых пор наука, изобретя множество инструментов для исследования материального мира, поверила, что исследование этого материального мира и есть единственная основа для работы сознания. В этой науке образовались школы, она структуризовалась, стала элитной и не допускающей чужаков с их радикальными предложениями в свой внутренний круг. Принятые этим кругом теории на десятилетия и столетия монополизировали направления научных работ. Эти школы диктовали, что можно и чего нельзя изучать, и тем сузили возможности науки вообще.

Толстой предположил, что в своих исследованиях материального мира наука дойдет до мельчайших частиц вещества и, наконец, до «ничто» или почти «ничто», где она, эта наука, ничего не найдет. Получилось и так, и несколько иначе. Мы видим теперь в трудах по квантовой механике, что эта наука дошла до мельчайших частиц, превратившихся в волны, что электроны начали исчезать в пространстве и появляться как бы ниоткуда. Не в силах объяснить все явления микромира, физики придумали термин «странность». Каждая следующая гипотеза таких блестящих физиков, как Нильс Бор или Резерфорд, не разъясняла всего до конца, а убирая одни «странности», приводила к другим.

Микрочастицы явно не умещаются в ограниченном трехмерном пространстве и времени, как мы его привыкли понимать. Они требуют расширения нашего взгляда на количество координат пространства и изменения нашего понимания времени. Их исследование приводит к пониманию волнового, т.е. вибрационного происхождения материи. Не случайно же формула Шредингера, математически описывающая волновую функцию, подходит как для описания процессов микромира, так и для моделирования астрофизических процессов и даже для описания формы раковины.

От волновой природы микрочастиц, из которых в конечном счете состоит вся материя, можно мысленно перебросить мост к процессам сознания, работающего волнами мыслей, а отсюда прийти к пониманию первичности сознания и творения мыслью, что и является сутью духовного осознания мироздания.

Не находя материалистического объяснения явлений квантовой физики, такие физики как Ф.Капра и А. Госвами предлагают перейти на модели духовных учений – Дао или Индуизма. И известно, что Альберт Эйнштейн серьезно изучал труды Блаватской, да так, что «зачитал» тома «Тайной Доктрины» и купил новые.

Толстой предлагает исходить из древней и вечной мудрости, принимающей сознание за основу всего сущего. По его мнению, начинать надо с познания своего сознания, т.е. «познай себя». Сознание исходно, безгранично и вечно. Оно связано со всеми другими сознаниями и является частью безграничного творящего миры сознания и одновременно всем этим сознанием. И через совесть и творческую мысль человека оно задает ему тот неразрушимый временем смысл его жизни, который может быть определен как труд на всеобщее благо. При этом сама личность человека и его физическое тело используется сознанием как инструмент познания и орудие труда.